• Я не живу прошлым, я всё время смотрю вперёд.

• Но иногда закроешь глаза – и видишь мгновения, лица.

• Видишь солнечные пятна – тени и свет…

• • •

• Мне было три, а потом и сразу четыре. Мы въехали в новый дом, в огромную четырёхкомнатную квартиру, а они жили в соседнем подъезде: отец, дочки, их добрая улыбчивая мама.

• Лидия.

 

• Тогда говорили запросто – Лида, Лидка, Лидочка. Имя, как все. Никто не говорил – Лидия, не уважал в имени царского величия, не воскрешал солнца греческих берегов, пенных брызг солёного моря. Девушка из Лидии, персиянка, в давние-давние времена заброшенная судьбой в далёкие края…

• • •

• В их семье было две девочки – Света и Маша. Света – блондинка, тоненькая, беленькая, Маша – пышка-толстушка, тёмные косы, алые щёки. Беляночка и Розочка, как в сказке Братьев Гримм. Старшая сестра училась в школе вместе с одним из моих братьев, её ровесником. Маша была младше меня года на полтора. В нашей семье, в этом возрастном промежутке между девочками, успел народиться шустрый проказливый Юрка – у них же никто не народился: между дочерьми была просто ощутимая разница в возрасте.

• Пауза.

• Лидия в дочках души не чаяла – всё им, всё им. А жили скудно, на копейки: Лидия вела дом, растила детей – не работала, тогда это считалось делом обыкновенным. Муж, Николай Петрович, был старше её годами. Он, хоть и инженер, с трудом обеспечивал их жизнь – приходилось выплачивать первой семье алименты. Мама тишком нам рассказывала, что оставил он жену и детей, всё бросил ради молодой сотрудницы-красавицы.

• Красавица…

• Вот был тайный ключ к её загадочному образу, к царственному имени. Я бредила Грецией, мне виделась прекрасная Елена, лёгкая поступь, струение одежд, ослепительное лицо сияет: не взглянешь, не всмотришься, не разглядишь божественных черт – солнце.

• И эгейское золото играет бликами на тяжёлых волосах.

• Явь была иной – старое пальто, стоптанные туфли, округлившееся после родов ладное тело. Волосы и впрямь знатные – тёмные, с утра наспех собранные в тяжёлый узел на затылке. И никакого в них не было золота, одни выбившиеся истёртые шпильки. И в лице никакой особой красоты я не видела, хоть и всматривалась украдкой – мягкая улыбка, ямочки на щеках, тёмные глаза. И в них одна лишь тихая бесконечная грустная доброта.

• В терракотовом своём драповом пальто ходила она круглый год – и осенью, и зимой, и, наверно, даже холодным ленинградским летом.

• Но летом мы с ними не виделись, лето они проводили на даче.

• • •

• Дача у них была своя, собственная, любовно выстроенная отцом: маленький дом, парники, грядки. Однажды тёплым солнечным маем они взяли меня с собой: мама отпустила с ночёвкой, на целое воскресенье. Первый в жизни день вдали от родной семьи!

• Я ощущала себя каким-то другим человеком, чужим ребёнком. У нас-то своей дачи не было, мы снимали её на лето – то у одной, то у другой хозяйки; не было и своего садика-огорода, только многочисленные цветы по окнам, по шкафам, по стенным полкам: мой папа, выросший в хате на окраине маленького украинского городка, очень любил растения и нежно за ними ухаживал. Но с его ответственной работой в большом НИИ и большой шумной семьёй на плечах свой загородный дом ему было не потянуть.

• Не хватило бы не только времени, не хватило бы даже сил его усталому больному сердцу.

• • •

• Подруга Маша гордо посвящала меня в маленькие тайны их дачного обихода – и в моей голове впервые возникала связь жизненных причин и следствий: вот парники, тут помидорки растут; вот грядки, на них взошли морковка и свёкла, радостные юные побеги. А вот яблони-китайки, это из их яблок варят то удивительное варенье, которое у нас в доме никогда не водилось и которым меня угощали лишь в Машиной семье. Варенье варила Лидия, варила яблочки целиком, прямо с черенками-палочками: яблоки плавали в медовом сиропе, янтарно-прозрачные, дразня румяными бочк`ами. Ухватишь за палочку – и сразу в рот!

• Дачные парники меня восхитили: казалось бы, просто старые оконные рамы со стёклышками, но лежат-то они на земле, на невысокой деревянной основе – и выходит, что это в земле окошки! А в окошках тех открывается свой овощной мирок, как в сказке Гофмана: мирок нарождающихся пупырчатых огурчиков и крепких помидорок. Чудо, чудо!

• Чудо под стеклом, как в музейной витрине.

• В музеях я с папой часто бывала, ходили целым семейным выводком – я, старшие братья, да ещё и двоюродный Сашка.

• Раз-другой мы брали с собой и Машу.

 

• Больше всего прочего, удивительного, понравилась мне в том дачном Машином хозяйстве тайная комнатка. Это даже и не комнатка была, а широкий четырёхугольный столб, что поддерживал в углу террасы чердак маленького дома, для усиления всей постройки. Но в столбе том была дверка внутрь, в узенькую столбную комнатушку. Войдёшь – а в ней сразу три оконца, на три стороны, и сделано всё из тех же старых оконных рам. Дверку за собой прикроешь – и сидишь один-одинёшенек в стеклянной комнатушке, на майском солнце нежишься, любуешься весенним дачным пейзажем, а он в каждом оконном переплёте предстаёт как картина.

• Любуешься миром, отделённым от тебя тонким исцарапанным стеклом.

 

• На участке был пруд, вернее – заполненная водой песчаная ямка. Но она казалась мне большой, казалась настоящим прудом – в детстве всё видится иначе. Как же это удивительно – свой собственный пруд, ничей больше! И из стеклянной комнатки я наблюдала, как Лидия стоит над этим вечереющим прудом, над тёмной водой, и о чём-то думает, тайно внутрь себя улыбаясь. Возможно, она созерцала картины прекрасного будущего в зыбком водном отражении…

 

• Позже она отвела нас с Машей на лесную поляну, и мы нарвали целые охапки влажных цветов – нежной майской ветреницы, поставили в воду, в старые помятые жестяные вёдра. Спали на соломенных тюфячках, чуть отсыревших за зиму и холодноватых, хоть и подсушивала их Лидия на майском солнышке весь долгий вечер.

• Мне было так хорошо! На один день я точно стала другой девочкой – девочкой из чужой семьи, дочкой новой мамы.

• Дочкой красавицы Лидии.

• • •

• По иронии судьбы, мою маму тоже звали Лидией, и мне она всегда казалась необычайно красивой. Но это было другое – мама просто была моей мамой.

• И в этом не было никакой тайны…

• • •

• В городе я любила бывать у Маши. Мы играли каждый день, то у нас, в нашей просторной квартире с коридорами и закоулками, в шумной компании моих братьев – то дома у Лидии.

• У них всегда было тихо. Огромную комнату в два окна в однокомнатной квартире-«сталинке» они разделили фанерной перегородкой на две, чтобы у подросшей Светы был свой отдельный угол. А в оставшейся части, всё равно довольно большой, жила Маша с родителями.

• Зимой там ставили ёлку – в потолок, как и у нас в доме всегда бывало. Я любила рассматривать на ветвях их праздничной ели удивительные немецкие игрушки, таких ни у кого из моих знакомых в помине не было. В дудочку можно было протяжно дудеть, перебирать пальцами струны крошечной бисерной арфы, тихонько звенеть тонкими стеклянными колокольчиками: «Динни-дон, динни-дон!» Под этот стеклянный звон крошечные мишки крутились на стеклярусных качелях, на мягкой поролоновой подушечке, покачивалась взад-вперёд крошечная деревянная лошадка-качалка, сияли на ёлочной гирлянде фигурные лампочки-свечи.

• А под ёлкой обязательно ставился картонный рождественский домик: он складывался, как большая книжка.

• Такие вырезные картонные книжки с объёмными картинками в те времена не были редкостью: откроешь её – и над страничками поднимется сказочный макет: домик, дворец, звериная нора или лесная поляна. Некоторые картинки в книжках делались даже с подвижными частями: потянешь сбоку за картонный рычажок – и пустой столик накроется яствами, потянешь за другой – солнце на небе сменится луной и звёздами; потянешь за третий – и кто-то неведомый, незнакомый заглянет в окошко с улицы. Жутко и увлекательно.

• И через прорезные оконца Машиного рождественского домика можно было заглянуть внутрь. А если открыть его складную крышу – становилась видна сразу вся комнатка: стенки, оклеенные обоями, с висящими на них зеркалом, канделябром и книжными полками; камин, столик посередине.

• Думаю, от этого складного дома и пошла бесконечная вереница моих детских картонных построек – дома, домики, домишки. А когда в старших классах на производственной практике я научилась паять по-настоящему – делала домики и с освещением: с лампочкой в потолке, с встроенной в подставку плоской батарейкой.

• Домики-домики, сказочные домишки: домики-сувениры с застеклёнными окошками, домики-украшения, которые надевались прямо на лампочки ёлочной гирлянды и светились вместе с ней. И внутри каждого была своя крошечная обстановка с камином, крошечным столом или крошечной ёлкой, увенчанной рождественской звездой.

• И обязательно были цветные окошки, волшебные стёклышки, напоминавшие про сказочный пряничный домик, про его леденцы и карамель.

 

• Лидия часто читала нам сказки братьев Гримм из толстой книги с картинками – и такие же сказочные картинки были на фарфоровой детской посуде, украшавшей её буфет – «горку», как говорили раньше.

• Хозяйка «пряничного домика» всегда угощала нас удивительным обедом: вместо супа – большая тарелка горячего компота из сухофруктов, вместо второго блюда – сладкая каша с вареньем или свежими фруктами. Она называла такой обед «детским обедом», и он приводил меня в восхищение: целая тарелка компота! У нас в доме, в многодетной семье, компот хоть и варили в большой кастрюле, но давали его лишь на десерт, всем строго по чашке.

• А суп полагалось есть только мясной, сытный.

• Мама лукаво улыбалась от моих восторженных рассказов про детские обеды Лидии: она считала, что мясом там не угощают из-за стеснённости в средствах. Но мне всё это казалось ерундой – какая же глупость это ваше мясо, зачем оно?

• Как и многие дети, я терпеть его не могла.

• Домашние трапезы казались обыденностью, а в доме Лидии таилась сказка.

• • •

• Вскоре я пошла в школу, а шестилетняя Маша, хоть и была выше меня на целую голову, пока оставалась дома. Первый год мы ещё играли с ней, но уже не так часто: отныне моя жизнь начала день за днём строиться по незыблемому школьному расписанию.

• А потом и Маша сделалась школьницей: новая жизнь, новые подруги.

• Я скучала по ней...

• • •

• Как-то летом, на каникулах, томясь ожиданием скорого отъезда на дачу, я глядела в окно – и вдруг увидела под старым тополем во дворе девочку в знакомой матроске, с двумя тугими косичками. Во всю прыть, упираясь руками в перила и перепрыгивая ступеньки, понеслась я вниз с пятого этажа, потом летела через двор, широко раскинув руки для счастливого дружеского объятия.

• Но это оказалась другая девочка, не Маша.

• Другая девочка с тёмными косами.

• Через два года весь наш класс перевели в новую школу, и мы с Машей совсем не виделись.

• Иногда я встречала во дворе Лидию: с тихой загадочной улыбкой она шла вдоль нашего дома всё в том же стареньком аккуратном пальто, и несла в себе свет своей потаённой красоты. Она приветливо расспрашивала о моей жизни, говорила о Маше – и глаза её сияли.

 

• Говорят, она умерла рано…

• • •

• Незадолго до окончания школы я купила на новогоднем базаре в Гостином Дворе четыре хрупких ёлочных колокольчика. Их тонкий стеклянный звон напомнил мне наше раннее детство, игры с Машей, тихий уютный дом, в котором было столько любви, столько счастья, столько потаённого волшебства.

• Увы, старые ёлочные игрушки так легко бьются! Но один из этих колокольчиков я сберегла до сих пор. Зимой вешаю его на ёлку - и улыбаюсь.

• Мне видится Лидия…

 

• ▬▬▬▬ •

* Рукопись автора.